Что такое Школа приемных родителей с Людмилой Петрановской.
Сегодня мы открываем серию публикаций о том, что такое Школа приемных родителей, чему там учат и зачем эта учеба вообще нужна. Обо всем это мы подробно поговорим с Людмилой Петрановской – наверное, самым известным в нашей стране специалистом по детско-родительским отношениям и, в частности, по отношениям родителей и детей в приемной семье.
К сожалению, с приемными детьми связано великое множество очень живучих мифов в общественном сознании. Обычные люди плохо представляют себе, что, собственно, происходит с ребенком-сиротой в детском доме, как и в каких формах могут находить выход его психологические травмы, с чем приходится сталкиваться и работать приемным родителям. И поэтому мало кто понимает, что на самом деле может дать кандидатам Школа приемных родителей, кто и чему там обучает вроде бы взрослых и состоявшихся людей. И мы очень часто слышим истории о том, как родители проходят формальное обучение в первой попавшейся школе, ничего из него не выносят, а затем берут ребенка из детского дома и сталкиваются с испытаниями, к которым совершенно не готовы.
Нам известно множество историй, когда родители по тем или иным причинам пренебрегали качественной ШПР. И далеко не все эти истории – со счастливым концом.
Поэтому первая часть нашей беседы посвящена краеугольному вопросу: нужна ли Школа приемных родителей вообще.
«Бумажка про любовь», или зачем учиться любить сироту
- Когда в 2012 году для кандидатов в приемные родители ввели обязательное обучение в ШПР, многие восприняли это как дополнительную бюрократическую заморочку. И до сих пор нередко высказывается мнение, что главное – это просто любить детей, учить этому глупо, и все хорошие люди априори детей любят. Так надо ли было огород городить?
- Задача ШПР – не научить любить, а помочь принять осознанное решение о приемном родительстве. Дело в том, что при принятии любого решения люди опираются на свой жизненный опыт. А опыт обычной семьи не позволяет человеку подготовиться к тому, что он может встретить с приемным ребенком. Ведь подавляющее большинство сирот имеют крайне травматичный опыт потери семьи, жестокого обращения, отвержения, сексуального насилия и многого другого. К такому обычный человек с обычным жизненным опытом не готов – и это нормально.
- В чем это выражается? К чему люди могут быть не готовы?
- Когда мы думаем, что возьмем ребенка-сироту, мы представляем кого-то грустного, несчастного, может быть – больного, может быть – с задержкой развития, но в любом случае ребенка. И люди могут быть совершенно не готовы к тому, что их новый член семьи вообще не понимает, что такое быть ребенком, у него не сформирована роль ребенка. Что это значит? В обычной картине мира есть взрослый, он сильный, он заботится и защищает. И есть ребенок, который доверяет взрослому, пользуется его защитой и заботой, слушается более или менее этого взрослого. И человек с обычным жизненным опытом может быть совершенно не готов к тому, что ребенок воспринимает жизнь совсем по-другому, что для него взрослый – это опасная особь, от которой можно ждать угрозы, насилия, с которой нельзя расслабляться ни на минуту.
Бывают дети-сироты, у которых был опыт жизни с беспомощными, инфантильными взрослыми, которые ни за что не отвечают. Такой ребенок привыкает жить с мыслью, что это он – доминантная особь. Он может ухаживать за бабушкой или младшим братом, вытаскивать папу из лужи или маму из петли, то есть фактически отвечать за семью, за своих слабых родственников. Когда он попадает в детский дом, его характеризуют как сознательного и самостоятельного. Но когда его усыновляют, то тут выясняется, он давно забыл, как быть ребенком, в его опыте нет того, что есть у любимого ребенка – радости, доверия и зависимости. Для него зависимость – это опасность, поэтому он будет играть в «царя горы» с новыми родителями, будет выяснять, кто тут доминантная особь. Такой ребенок может бороться за власть в открытой форме – нарушать правила, игнорировать указания, прямым текстом говорить: «а ты кто такой, чтобы мной командовать?». Или он будет делать это в более тихо, в форме заботливости, но люди будут ощущать, что это их пытаются усыновить, что вместо ребенка они получили «ключницу Пелагею», и у них не получается ее любить, потому что ребенок не в этой роли.
Другой вариант. Ребенок, которого передавали из семьи в семью, из рук в руки, или он был в учреждении, где постоянно менялся персонал. У него может быть в сознании такая картинка: никакого постоянного взрослого нет и быть не может, любой взрослый все равно скоро уйдет. Нет смысла создавать прочные отношения, потому что все равно придется расставаться. Поэтому, пока взрослый тут, нужно им пользоваться. А значит, можно быть приятным, если тебе что-то нужно, можно ласково улыбаться и получать как можно больше всяческих подарков. Обычные люди бывают в шоке от такого поведения. Они говорят: этот ребенок нами пользуется, он живет как в гостинице, он относится к нам как к прислуге, ему на нас вообще наплевать. Например, я заболел, а он даже не подошел, не поинтересовался, как я себя чувствую. Или мой родной ребенок упал, а он смеялся, и тут же, через минуту, попросил купить ему новую игрушку.
Или, например, ребенок, у которого вообще нет взрослого в картине мира. Воспитатели, нянечки – это постоянно меняющиеся люди, существующие как погода, как фон, они не воспринимаются личностно. И когда родители получают такого ребенка, у них возникает странное чувство, они говорят: мы как будто для него не существуем, он на нас не обращает внимания, не смотрит на нас, на прогулке он может куда-то уйти и не оглядываться.
Все это шокирует, и правильно, ведь в опыте благополучных людей нет ничего, что могло бы подготовить к этому.
- Но, может быть, когда ребенок увидит, что новые родители его любят, он все поймет?
- Для начала надо, чтобы ребенок понял, как мы демонстрируем любовь. Потому что вполне возможно, что он воспринимает любовь совсем по-другому. Например, этот ребенок жил в ситуации, когда на него практически не обращали внимания, кроме тех моментов, когда его били. Для этого ребенка любовь – это когда тебя бьют, а если ты меня не бьешь, то как это ты меня любишь? И ребенок начинает провоцировать своим поведением на то, чтобы его били, а приемные родители думают, что это он назло, что он вредный, что он издевается или что это они что-то не так делали, что они его недостаточно любили… Отношения заходят в тупик, родители истощаются и не знают, что делать, им кажется, что они ошиблись, или ребенок ужасный, или они ужасные, в общем, все плохо.
- Почему это происходит? Понятно, что насилие в семье – это тяжелая травма. Но ведь есть дети, от которых отказались еще в роддоме, с ними-то что не так?
- В обычной жизни мы не задумываемся о системе отношений привязанности. Мы недооцениваем, насколько дети нас слушаются, идет ли речь о родных детях или племянниках, младших братьях и сестрах, других родственниках. Мы недооцениваем, насколько легко ими управлять с помощью интонаций и взглядов, потому что в их картине мира есть взрослый как сильная и заботящаяся личность. Обычный ребенок ориентирован на нас, он хочет нам нравиться, он беспокоится, что мы о нем думаем, он настроен на наше эмоциональное состояние. За счет этого все воспитание проходит достаточно легко или, во всяком случае, все проблемы укладываются в наши представления о том, как можем вести себя ребенок и что с этим можно сделать. Но когда человек получает ребенка, с которым таких отношений пока еще нет, более того, ребенок в своем опыте вообще не имеет ничего похожего, то получается очень сложно.
Конечно, всем родителям не помешают знания о детях, о психологии, об отношениях. Но если речь идет об обычной семье, то можно обойтись и без этого: собственный более или менее благополучный опыт плюс природа и инстинкты свою работу сделают. В случае же с приемными детьми мы сталкиваемся с тем, чего не должно быть в принципе. Не должно быть детей без семьи, не должно быть, чтобы с детьми жестоко обращались, дети не должны расти с беспомощными, инфантильными взрослыми. В нашем опыте этого нет и быть не должно, поэтому мы к этому не готовы. Поэтому и должна быть ШПР, чтобы к этому подготовиться.